Черные глаза метнули молнии.

— Пацана. Догнать. Быстро. До того, как он дружинников из замка приведет.

Громадный Жох испарился в мгновение ока.

— Иди сюда, милая… — Атаман дружески похлопал по постели, приглашая меня присесть рядышком. — В ногах правды нет.

Смуглые пальцы были так густо унизаны перстнями, что у меня в глазах рябило.

— Я лучше здесь постою, — пискнула я, борясь с тошнотой.

— Как знаешь… Значит, за товаркой пришла?

Я только кивнула, не видя смысла в многократном повторении одного и того же.

— А с чего ты решила, что она здесь?

Какой вопрос замечательный! И главное, чего это он мне в голову не пришел, когда я вслед за Томашиком по загаженным окраинам бродила?

— На постоялых дворах никто про рутенский обоз не слыхивал. А Бобыриха, что трактир у кожевенного ряда держит, сказывала, что на этом дворе может быть…

— А как зовут твою подруженьку?

— Стеша, — послушно ответила я. — Фигуристая такая молодуха, дородная.

Атаман в задумчивости потер мочку уха. Страх меня помаленьку отпускал. Может, еще все хорошо сложится, без насилий и увечий. Вон же, никто меня на ножи ставить не торопится, а наоборот, разговаривают так уважительно. Фейн оставил в покое ухо и теперь рассматривал свои пальцы с синеватыми лунками ногтей.

— У меня твоя пропажа, — наконец нарушил тишину атаман. — Могу встрече поспособствовать.

Я молчала. Если он чего-то от меня хочет, пусть первым выскажется. Суетиться сейчас с вопросами мне не резон. Однако как непроста моя рутенская знакомица оказалась! С лихими людишками дружбу водит…

— Щура! — Хозяин хлопнул в ладоши с такой силой, что я вздрогнула. — Поди сюда.

Старуха-подавальщица появилась на пороге.

— Рыженькую сюда приведи, — скомандовал ей атаман.

Бабка кивнула:

— Которую прикажете? Ружу?

— Нет, купчиху. Ну эту… Не помню, как зовут…

— Стеша, — подала я голос.

Подавальщица в мою сторону даже головы не повернула, зато Фейн радостно прищелкнул языком:

— Точно, Стешу. И поторопись.

Бабку будто ветром сдуло, а атаман повернулся ко мне:

— Здесь поговорите, а потом… — Хозяин одарил меня жарким взглядом. — Потом тебе придется со мной расплатиться.

Мне стало еще гаже, хотя, казалось бы, дальше некуда.

— А если я не захочу? — решила уточнить я для порядка. — Не с подругой говорить, а с тобой… Ну это самое…

— Не таких объезжал, — ухмыльнулся разбойник. — Люблю, когда кобылка с норовом.

Продолжить мысль ему не дали. В горницу, тяжело дыша, вломился Жох:

— Убег пацан, не смог я его отыскать.

На виноватца было больно смотреть. Человек-гора съежился чуть не в половину.

— И ладно, — махнул рукой Фейн. — Давно надо было берлогу менять. Поднимай народ, уходить будем.

Соратник унесся исполнять поручение. Я почувствовала себя… лишней. Да чего уж там, дура дурой я себя ощутила. Стою, значит, соляным столбом в опочивальне малознакомого мужика, ко всему еще и разбойника. И жду непонятно чего.

Фейн скинул свой богатый шелковый халат, отыскал в куче барахла рубаху и стал натягивать ее через голову. Торс разбойничьего атамана бугрился мышцами, на левом боку от подмышки змеился тонкий белый шрам.

Я шумно вздохнула. Мускусный дух дурман-травы, казалось, въелся в меня до самой печени.

— Нравлюсь? — Черные глаза атамана лучились удовольствием.

Я покачала головой:

— Душно у тебя, может, оконце отворишь?

Он весело заржал, выходя:

— Здесь нет окон, так что ускользнуть тебе не удастся.

Хлопнула дверь, раздался щелчок въезжающего в пазы засова и звук удаляющихся шагов. Я осталась одна.

Перво-наперво я попробовала призвать ветер. Щурилась изо всех сил, пытаясь высмотреть в мутном от воскурений воздухе нити силы, представляла, как врывается мой приятель в разбойничий вертеп, раскидывая его по бревнышкам, и взлетает в воздух барахло разноцветными тряпками. Все было тщетно. В горле саднило, хотелось пить. Страха не было абсолютно, как и боевого куража. Ну в конце концов, что лихие людишки мне сделают? Прибьют? Хотели бы, давно бы лоскутки мои по закоулочкам валялись. Снасильничают? Да до того ли им? В моем представлении для эдаких дел требовалось время, а уж времени у них нет. Сколько минут понадобится отряду городской стражи, чтоб до этих трущоб добраться? Да лучина догореть не успеет, как появятся здесь вояки, бряцая оружием. Кстати, как там мои разбойнички? Врассыпную кинулись? Путают следы? Забиваются в норы? А чего ж тогда крам весь свой побросали? В этой горенке немалые богатства собраны.

Я присела на краешек постели.

Ну чего уж. В ожидании скорого избавления тоже есть своя прелесть. Я немножко помечтала, какими словесами опишу сестрице свое ночное приключение, представила широкую улыбку Дарины и ее недоверчивый смех, когда буду ей рассказывать о бесславной драке с человеком-горой или о картинных позах самоуверенного атамана.

В таком вот благостном настроении меня и застала давешняя старуха.

Она появилась на пороге, словно огромная ворона — птица, предвещающая беду. Теперь она не выглядела растрепанной или неопрятной. Широкое черное одеяние скрыло ее согбенную фигуру, а низко повязанный платок — волосы. В скрюченных, как птичьи лапы, руках позвякивала увесистая связка ключей.

— Ну как там, на воле? — хохотнула я. — Разбегаются добры молодцы, хвосты поджав?

Морщинистое лицо осталось неподвижным, только слегка шевельнулись тонкие пергаментные губы:

— Ты умрешь…

— Все умрем, — отмахнулась я от вещуньи. — Или ты, бабушка, вечную жизнь для себя намеряла?

Мысль показалась мне забавной. Я фыркнула, не в силах сдержать рвущийся наружу тонкий смешок.

— Ха! Вот умора!

— Что, окосела красавица, с непривычки-то? — Старуха деловито заперла дверь и обернулась ко мне. — Лошала свое дело знает. Понравились тебе мои воскурения?

Я прислушалась к бурлящему внутри смеху и кивнула:

— Дашь рецепт списать?

— Отчего ж не поделиться напоследок. Основа — болиголов. Знаешь такое растение?

— А то, — как сквозь туман отвечала я, и слова у меня получались длинные, как мои руки… — На петрушку похож, только вонючий…

Мне очень хотелось почесать нос, но бесконечно длинная моя рука все время промахивалась.

— Так вот, девонька, травка эта смердящая лишает магов их стихийных способностей, и ты своей силы в одночасье лишилась.

Я бы завыла от страха, если бы мне не было в эту минуту так весело. Отстраненно я ощутила, что на подбородок мне сползает дорожка вязкой слюны.

— И за что ты так со мной?

— Ты убила моего сына.

Бах! Веселье лопнуло как мыльный пузырь. Я всхлипнула:

— Неправда! Ты меня с кем-то путаешь! Я Ленута Мареш и никогда тебя раньше не видела…

Щура отбросила ключи и достала из складок широкой юбки изогнутый полумесяцем нож.

— Ну тогда-то тебя звали иначе. Как называл тебя твой швабский любовник? Лутоня, Лутонюшка…

Я зажмурилась, пытаясь упорядочить проносящиеся в сознании образы, какие-то обрывки воспоминаний, не желающие складываться в стройную картину. Шваб? Любовник? Убийство? Ёжкин кот и драконья матерь! Да не я это! Не я!

— Не я! — закричала я истошно, почувствовав, как к лицу прикасается сталь. — Нет!

Щеку обожгло огнем, я дернулась, подставляя под нож беззащитное горло.

Старуха не спешила, глядя на меня с каким-то злобным удивлением:

— Надо же, как тебя жизнь потрепала…

Хмель, унесенный то ли волной боли, то ли страшной правдой о моем прошлом, оставил тошноту и холод, разливающийся в груди. Тело мое хотело выбить оружие из руки постылой бабки, да так, чтоб старые кости хрустнули от удара, затем вскочить на ноги и бежать, круша и ломая все на своем пути. Но разум был тверд. Старуха в своем праве — боль за боль, кровь за кровь, жизнь за жизнь…

ГЛАВА 4

О нерушимости клятв и о том, в какие передряги умеют попадать легкомысленные девушки