— А франки куда подевались?

— Они здесь, — пояснила старуха. — Просто за гранью остались. Да ты сама можешь увидать, если поднатужишься.

Я прищурилась, пытаясь поймать то ли тень, то ли морок, мелькающий где-то за пределами видимости. Вот они, голубчики. Будто за мутной стеклянной стеной. Суетливо разбирают содержимое кожаной котомки, переговариваются. Марианна восхищенно всплескивает руками, Джозеф хохочет, по-лошадиному закидывая косматую голову. А за порогом-то все так и осталось — утоптанный сероватый снег, дымный костерок, смятая холстинка… Вот из-за голых стволов деревьев выскочили фигуры. А много-то как! Десятка два, не меньше. Франки встрепенулись, попытались бежать, но их догнали и скрутили в два счета. Интересно, что за дела творятся в пределе, который я оставила? И лишь рассмотрев высокую фигуру в черном, выступившую последней на сцену побоища, я догадалась, в чем дело. Исполнили «тени» господарев наказ, отыскали заветный переход. Да поздно. Дракон сосредоточенно озирался; высмотрев место, где меня закололи, подбежал, опустился на колени, ощупывая руками кровавые следы. Губы его шевелились. Да только вот не расслышать мне отсюда, из пущи Заповедной, о чем говорит валашский князь. А ему и того больше — не увидать меня, бедовую.

— Влад! — прошептала я, сама не веря в удачу. — Я здесь…

На мгновение, перед тем как стерлась призрачная грань, мне показалось, что мы с Драконом встретились взглядами. Он покачал головой, и все исчезло.

Краски стали еще ярче, заливистее распелись пичуги, легкий ветерок одарил густым ароматом цветущей вишни. У меня на глазах выступили слезы.

— Налюбовалась? — строго спросила Мейера.

Я обреченно кивнула.

— Тогда пошли. — Старуха взяла меня за руку и повела по тропинке.

ГЛАВА 12

Об основных задачах коневодства

Сколько слов существует для определения зеленого цвета? И малахитовый, и буро-зеленый, и салатный, и горчичный… Ой, да мало ли их — для каждого оттенка. Здесь же, в Заповедной пуще, можно обойтись и одним. Только я такого слова не знаю. Как можно назвать яркий, очень яркий, такой яркий, что глазам больно, зеленый? Зеленющий? Ну может, и так… Здесь вообще всех красок было в избытке, но только каких-то лубочных, без переходов и полутонов. Если цветок, то солнечно-желтый с медово сочащейся нектаром сердцевиной; если белка, то рыжая, как язычки пламени; даже надкрылья жуков были такой черноты, что самая глухая ночь в сравнении не темнее сумерек покажется. И запахи густые, хоть ложкой ешь, и звуки…

— Мир наш по устройству похож на лоскутное одеяло, — рассказывала Мейера, проводя меня по едва заметной тропке, петляющей в весеннем лесу. — Много народностей, много языков, каждый люд на своем шматке живет-поживает. А в некоторых местах ветошка-то и расходится. Вот так и мы — индры. Когда-то в незапамятные времена близко к вам жили — плечом к плечу встречали опасности, вместе невзгоды преодолевали. А потом рассорились — из-за вашей людской жадности и подлости. И решили мы оторвать наш лоскуток, чтоб не ходили к нам захватчики, не разоряли наши рощи да не убивали нас смертью лютой. И только несколько тонких волоконец соединяет теперь ваше поднебесье с нашим. И у каждого перехода бдит мудрейшая, оберегая путь…

— Бабушка, а когда ты в лошадку перекинешься? — спросила я, едва поспевая за пружинящим шагом проводницы.

— Не время для вопросов, — отрезала та, еще ускоряя движение.

Стена деревьев неожиданно раздвинулась, выпуская нас на небольшую полянку, со всех сторон окруженную густым лиственным лесом.

— Садись. — Мейера указала мне на мшистый чурбачок, вросший в землю у стены хибары.

Избушка ее была земляной, только с одного бока прикрытой бревенчатым срубом. Если с другой стороны полянки глянуть — так только холмик и увидишь. И хозяйства никакого не наблюдается: ни козьего загона, ни курятника, ни грядки какой с овощами. Я послушно умостилась. Колени мои оказались при этом чуть не у подбородка. А неустойчивость и небольшой размер посадочного места заставляли все время балансировать, чтоб не упасть.

Старуха вошла в жилище, пошарудела там чем-то и вынесла стопку чистой одежды.

— На вот. Примерь.

Я с облегчением вскочила.

— А теперь-то вопросы задавать можно? — осторожно начала я разговор, натягивая узкие порты и длинную домотканую рубаху, сестрицу той, в которой щеголяла хозяйка.

— Умные можно, — кивнула та. — А за глупые — накажу.

Ага. Тогда первый же вопрос будет: «Как накажешь?» А его-то и я сама с лету сочту глупым и к делу не относящимся. Как там любит ворчать Иравари? «Не умножай сущности, Лутоня. Спрашивай то, без чего в эту минуту не можешь обойтись. Все остальное — лишнее».

— Зачем я тебе понадобилась?

Я аккуратно сложила на буклешку лохмотья, которые некогда были великолепным бальным платьем, и поставила сверху туфельки. Другую обувь мне хозяйка не предложила, но это ничего. Мы и босиком привычные.

— Не слишком ли гонору для жертвы? — хитро прищурилась старуха.

— В самый раз, — не согласилась я. — Жертва-то не добровольная была…

— А чего тогда пошла за мной послушно?

— А воспитания я строгого. Старость уважаю.

— И где же это у вас таких скромных дев учат?

— Там, бабушка, где вопросом на вопрос отвечать не принято.

— А… — Тут Мейера осеклась. — Вот егоза… Ну так сама подумай, для чего девчонки вроде тебя нужны.

— Может, для какой помощи по хозяйству? — раздумчиво начала я.

— Обойдусь!

— Тогда сама поведай. У меня с гаданиями не очень ладится.

— Заметно, — хмыкнула старуха. — Иначе бы с франками в лес-то и не сунулась.

— Много они меня спрашивали, — махнула я рукой. — По темечку приложили — и все дела.

— Вишь как его разобрало… — задумчиво пожевала губами Мейера. — Эй, ты это куда?!

Гневный окрик остановил меня у двери хибары. А чего такого? Интересно же, как лесная колдунья живет-поживает. Да есть ли у нее тайная комната на манер бабулиной?

— Тебе, кружилка, туда ходу нет, — оттащила меня в сторону ведьма. — До поры до времени.

Значит, внутрь меня не пригласят… Не очень-то и хотелось!

— Ты про кого мне толкуешь? — вырвала я руку. — Кого разобрало-то?

— Ну этого, который на овцу похож.

Старуха протянула ладонь, и возле ее ног послушно вспыхнул костерок. Кострища в этом месте я не заметила, как и заранее припасенных дров. Да и вообще, огонек выглядел очень непростым. Присев на корточки, я обнаружила, что горит он, не касаясь земли, на полвершка паря над примятой травкой-муравкой. Следующим пассом Мейера сотворила рядышком вышитую скатерть, на которой тут же появились долбленые плошки со снедью. В животе приветственно заурчало. И все ж мое любимое: и козий сыр, и рассыпная ячменка, приправленная здоровенным кусом масла, и пахнущий мятой густой медок, и даже дымящийся взвар в глиняной посуде.

Повинуясь жесту хозяйки, я уселась прямо на траву и предалась обжорству. Старуха устроилась напротив и уставилась на меня с материнской гордостью. Видно, не ожидала, что в меня столько харчей сразу поместиться может.

— А чего в том мешке было? — спросила я, сыто отдуваясь и примериваясь, как бы половчее отхлебнуть взвару, чтоб губы не обжечь. — Ну, который ты Марианне передала…

— А, — махнула рукой старуха. — Пыльца — бешеное зелье. Мы завсегда им с людьми торгуем.

Я отставила кружку.

— Чего ж не пьешь?

— Расхотелось…

Значит, вот какими путями алхимики вроде Джозефа себе порошки для опытов добывают.

— Попробуй, это вкусно, — не отставала старуха.

— Да пахнет уж больно знакомо, бабушка, — отвечала я. — Примерно как тот дурман, которым меня франки отравить пытались.

— Не бойся, — серьезно сказала Мейера. — То зелье особых приготовлений требует, а это — так, для здоровья и общей веселости потребляют. Тебе-то сейчас самое то…